tags: БК, Архивы, "Из ненаписанного"

убрать этот абсурд с глаз долой!


Триптих.

Лучший Друг.

Кредиты и чварыши копошились по столу, доедая остатки моего ужина. Я встал и, вынув вчерашний нож из спины, пошел умываться. Когда вместо воды из умывальника вырвался шар пламени, я подумал: «Мир на пороге перемен», - и, правда! - в дверь мою уже стучали. «Здарова, Мирушка! Как твои дела?» «Да ты знаешь, Перя, потихоньку», - сказал Мируифан вздыхая и трагично помахивая пухом на ушах. Печальный, он сделал шаг и оказался подле стола - пальцем начал ковырять остатки еды, рассматривал чварышей и кушияк, корчил последним рожи, а предпоследним мигал глазом. Потом повернулся ко мне и говорит следующее: «Знаешь, Перечка, мне сейчас крайне нужны кредиты». Миря мимоходом плюнул в аквариум с зарвавшимися, жутко галдящими кушияками. «Дык забирай», - сказал я – «У меня их все равно навалом». «Прости, но не могу просто забрать, родной. Повернись-ка ко мне спинкой». А что делать? Пришлось повернуться. Только и успел подумать, что вот, дескать, работа она такая – каждому свое. Кому-то надо умирать, кому-то отбирать, кому-то предначертано быть предателем, а кому-то добросердечным другом… такая вот она у нас – работа по жизни. Больше ничего подумать не успел, потому что холод клинка, очутившись внутри меня, парализовал все мысли, а после себя оставил только мрак. Мое тело рухнуло на ржавое постельное белье, пропитавшееся насквозь будничной кровью. Мируифан опять сплюнул в аквариум к кушиякам, и начал вылавливать склизкие кредиты из закаменелого скелета лапши с фаршем. Натаскал их, сколько в руку поместилось. Ушел. Чего только не сделаешь ради лучшего друга? А завтра будет новый день…


Фотограф.

Фотография всю жизнь была его первостепенной страстью. Вернее так - сколько он себя помнил, всегда при нем был фотоаппарат. Это была истинная любовь, такая, которую не получится затоптать, даже если грязные кирзачи будут подкованы и подошвы их усыпаны шипами как ночное небо звездами. Это был равносторонний любовный треугольник между человеком, механизмом и процессом творчества. Именно эта любовь и погубила его. Будучи славным малым, да к тому же неглупым, годам к двадцати он выработал свою теорию «как надлежит фотографировать», свой стиль и практиковал только его – никакой другой! Суть его техники заключалась в том, чтобы делать фотографии, не снимая защитной крышки с объектива. Вы можете посмеяться такому, казалось бы, чудачеству, но, право, какие дивные фотографии у него получались – будто дышащие, переполненные красками. Было предположение, что эта его страсть к созиданию раскрашивала снимки.

Но, к сожалению искусство-искусством, а деньги нужны. Устроился Фотограф работать в определенное издательство, и все бы было замечательно, да только начали на него коллеги зубом цыкать и приговаривать: «Где это видано, с крышкой снимать!? Он же вековые традиции рушит!» Не искусство их интересовало, а конкуренция и зависть индивидуальности Фотографа, так что чуть по чуть, но стали они дружить против него, да пакости всякие строить. То во время обеда вместо соли сахар в суп положат, то кнопок канцелярских на стул насыплют, то за спиной злобно шептаться начнут, в общем – жуткие, злые люди. И так сильно задевать такое отношение его стало, что загрустил Фотограф, и снимки его все стали серыми и обычными.

Он потерял работу и влез в долги, не в состоянии больше зарабатывать своим любимым делом. Кредитор, один из бывших коллег Фотографа, как-то сказал ему, что его «уникальное» искусство – чистейшей воды абсурд и ерунда. Мастер принялся доказывать обратное, а кредитор, в порыве злобы, взял и вызвал его на дуэль.

В то утро мир был укутан в бархатную, туманную полумглу. Стояли трое: один секундант и два дуэлянта - у Фотографа не было друзей и знакомых кроме его фотоаппарата, который он сжимал в лазурных, от холода, пальцах. Кредитор вышел на поле боя с новенькой компактной «цифрой». Его секундант держался за выписки о кредитовании, укутавшись в тяжелую шубу и дрожа от холода. Вот она – ставка. Кому жизнь, кому деньги, кому искусство. Каждому свое... Одновременно взметнулись в воздух две пары рук. Пара рук коснулась снега. Вместе с ними – старенький, потрепанный фотоаппарат с защитной крышкой на объективе.

Последняя фотография – была идеально белой. Белый квадрат…


Художник.

Надоело мне, чес слово! Бросаю и снова берусь за кисти. С искренней ненавистью топлю их в воде, потом в густой краске и начинаю обтачивать об палитру. Жестокими мазками насилую полотнище. Вот так вот я рисую, потому что на-до-е-ло! Рисую всегда одно и то же – самого себя. Уже и зеркала даже не надо – настолько хорошо я изучил предмет своей работы. Потом понесу продавать на рынок. Ах, какие у меня планы были при поступлении в малевальню! Ведь мечтал же стать великим портретистом. Теперь мой удел – сидеть в промозглой комнатушке и вымазывать свою порядком уже осточертевшую физиономию на бумаге да холсте. Не рассчитав силы, протыкаю кистью ткань. Присматриваюсь к своему рогатому лицу, в знак протеста плюю в него и встаю из-за мольберта. Шторы – плотно задернуты, и только тоненькая струйка света пробивается через полуметаллическую занавесь. Я раскидываю оконные покрывала по сторонам, чтобы на короткое время выжечь себе глаза яркими солнечными брызгами. Надоело так рисовать! Не хочу больше такой работы! Бросаюсь к неоконченному портрету, срываю холст с рамы, достаю из кармана спички и поджигаю самого себя. Распахиваю окно. Мое лицо, исказившееся в чернеющей улыбке, поддерживаемое ветром и горячим воздухом, улетает в сторону звезды, по имени «Солнце».

Эй, там! Внизу! Я не буду больше рутинно батрачить за какую-то жалкую пригоршню монет! Я буду творить! Я буду работать на нормальной, человеческой работе! С человеческой зарплатой! С кондиционером! С грудастой секретаршей! С кофеваркой! С дармовым примусом!...

Что с того, что я не умею ничего, кроме как сидеть и рисовать автопортреты...